Неудобное прошлое. Память о государственных преступлениях в России и других странах. 3-е изд.

Память о преступлениях, в которых виноваты не внешние силы, а твое собственное государство, вовсе не случайно принято именовать «трудным прошлым». Признавать собственную ответственность, не перекладывая ее на внешних или внутренних врагов, время и обстоятельства, — невероятно трудно и психологически, и политически, и юридически. Только на первый взгляд кажется, что примеров такого добровольного переосмысления много, а Россия — единственная в своем роде страна, которая никак не может справиться со своим прошлым. В действительности, утверждает исследователь мемориальной культуры Н. Эппле, когда речь идет о непосредственных преемниках преступников и о живой политической реальности, подобного рода прецедентов до сих пор не существует. Даже хрестоматийно образцовый пример Германии, по его мнению, нельзя считать безусловным успехом. Книга посвящена сравнению отечественной проработки прошлого с опытом других стран — Германии, Испании, Аргентины, Польши, ЮАР, Японии — в целях наметить общие принципы такой работы для успешного изживания коллективной травмы и достижения гражданского мира в России.

«Традиционное (и лукавое) риторическое возражение чуть ли не на любую критику российской действительности звучит примерно так: ну ладно, все плохо, а что вы предлагаете-то? Книга Николая Эппле в этом смысле счастливое исключение из правил. Спокойно и убедительно разоблачая миф об уникальности российской ситуации с исторической памятью, анализируя то, как со своим сложным прошлым разбирались другие страны, Эппле предлагает конкретную программу общественной проработки травм, связанных с советскими политическими репрессиями, — пусть небесспорную и не факт, что реализуемую, но это как минимум очень предметный, внятный и необходимый разговор».
Александр Горбачев, журналист
«Книга, которую ждали» — распространенный рекламный штамп. Эту книгу ждали те, кто знал о многолетней работе ее автора, которую лучше всего описывает малоупотребимый ныне термин «подвижничество», но пользу она принесет и тем, кто не узнает о ее существовании (да, так бывает). Это добросовестное, глубоко научное, рассказанное с изумительной интонацией доброжелательности повествование о том, о чем обычно бывает страшно даже думать. Последовательное изложение и интеллектуальная внятность обладают расколдовывающей силой: книга мягко открывает глаза в ужасе зажмурившимуся читателю, не «нормализуя» невообразимое, но прогоняя тот страх, который обессиливает и лишает рассудка. Наше положение небезнадежно, наш случай не уникален. Редкая нация не оказывается в определенный момент своей истории перед полузаросшей ямой с костями, а потомки палачей и жертв уже переженились друг на друге и растят общих детей, внук командира расстрельной бригады руководит гуманитарным изданием, раскопки могил выглядят предательством общего прошлого. Надо ли его ворошить? Что же теперь, мы все плохие? Ничем нельзя гордиться? Можно ли что-то исправить? А если все начнут мстить друг другу? В книге даются ответы на эти вопросы, приводятся практические рецепты и способы восстановления поломанной исторической памяти и национальной идентичности, не основанной на лжи и умолчании. Попутно разоблачается целый ряд вредных мифов в этой области: о чаянии Небесного Нюрнберга (немецкий случай уникален и в уникальности своей нами не осознан — об этом в книге тоже есть), о необходимости тотальных покаяний, о том, что публикация правды об исполнителях репрессий вызовет волну мести, о «четырех миллионах доносов», о том, что признание исторической ответственности уничтожает национальную гордость и международный престиж страны. Книга проникнута любовью к России и людям, ее населявшим и населяющим. Без любви такой труд невозможен, и интенция общественного блага, которой проникнут текст, фиксирует читательское внимание. Такая книга есть карта и компас, переданные в руки читателя, и автор верно понимает исторический момент — очень скоро все это понадобится уже не как предмет изучения, но как инструмент практической политики».
Екатерина Шульман, политолог